|
На протяжении нескольких столетий, развиваясь в условиях крайне тяжёлых и неблагоприятных, литература чёрных авторов по-своему отзывалась на народные чаяния и устремления, обретая всё большую идейную зрелость, дав ряд крупных художников слова, которые вышли за этнические рамки и приобрели широкий международный резонанс.
Сегодня на страницах сайта BlackMusicPromo – один из таких писателей, автор громких публицистических статей в прогрессивных органах печати и других произведений, посвящённых теме борьбы африканского народа за свои права – уроженец ЮАР Алекс Ла Гума с рассказом "Ноктюрн".
 За столиком у окна сидели трое мужчин. В это время дня в баре бывало тихо. Толстый бармен вытирал гладкую, залитую вином тиковую стойку. У края её сидел измождённый человек и медленно потягивал уже выдохшееся вино. Он был похож на одинокого кающегося грешника в соборе. В доме напротив играли на рояле. Трое за столом пили пиво и портвейн, и тихо разговаривали.
– Всё очень просто, – сказал Мус. – Фрог останется на улице и держит свечу, а мы с тобой, Гарри, убираем сторожа. Гарри! Ты меня не слушаешь, чёрт побери!
Гарри слушал рояль. Музыка проникала в бар через раскрытое окно, то звеня, как тонкая фарфоровая чаша от падающих в неё капель, то сотрясая воздух гулом множества чудесных гонгов. Звуки то замирали, то, как гигантские волны, взвывали ввысь.
– Господи, как играют, – сказал Гарри, когда музыка постепенно утихла. – Вы слышали, ребята?
– Дрянь, – отмахнулся Мусс. – Классика. Шума много, а толку мало. – Он отхлебнул пива, давая понять, что разговор на эту тему окончен. – А теперь слушай меня. Повторим всё сначала…
– Да знаю, слышал, – перебил его Гарри. – Фрог сторожит на улице, а мы с тобой входим и расправляемся со сторожем. Во сколько встречаемся?
– В девять, – ответил Мус. – Я заеду за Фрогом, а ты жди нас у магазина "Модерн".
– Сколько, по-твоему, возьмём? – спросил Фрог, потягивая портвейн. Снова донеслись звуки рояля – казалось, они осторожно вползали в окно. Будто не слыша их, Мусс ответил:
– Фунтов сто сорок, а то и сто пятьдесят.
Один только Гарри был поглощён музыкой и, потягивая вино, самозабвенно слушал. Было в звуках рояля что-то изящное, совершенное, трогавшее душу. Странное чувство овладело им, но он не пытался его анализировать, а просто слушал. Стал было тихонько подпевать, но вместо пения получилось что-то вроде сиплого дыхания терьера, у которого горло стиснуто тугим ошейником. Тогда он решил слушать молча. А звуки рояля трепетали и колыхались. На какую-то секунду они потонули в шуме промчавшейся мимо окна автомашины и тут же снова полились свободно, лёгкие, как слёзы. Гарри не знал, что слушает "Ноктюрн №2 фа мажор" Шопена.
Мус и Фрог говорили теперь о чём-то другом, а ноктюрн между тем как-то незаметно перешёл в "Экспромт-фантазию". Музыка очаровала Гарри; будто связанный с ней невидимыми проводами, он почти физически ощущал пульсирующие звуки, которые увлекали его в фантастический мир то нарастающего, то затухающего ритма.
Звуки лились непрерывным, неиссякаемым потоком. Била, сокрушая всё, "Венгерская рапсодия" Листа, тихо плакали мелодии Чайковского, кружились и прыгали вальсы и менуэты, мрачно вышагивали бетховенские сонаты, притопывали испано-цыганские танцы. В сгущающихся сумерках тоскливо взывала к неведомому возлюбленному Шубертова "Серенада". Потом снова заиграл ноктюрн. Звуки его, как шаги волшебницы, мягко ступали по залитой лунным светом траве.
Было уже шесть часов вечера. В бар всё прибывали и прибывали вечерние посетители, и звуки музыки скоро потонули в сплошном гуле множества голосов. Гарри встал и медленно пошёл к стойке. Мир фантазии исчез. Гарри стал тихо насвистывать, пытаясь воспроизвести какую-нибудь из слышанных мелодий, но память не успела их впитать. Протиснувшись вперёд сквозь три ряда людей, выстроившихся у стойки, он заказал полпинты белого вина и, облокотившись о мокрую тиковую стойку, задумчиво пил, всё ещё стараясь вспомнить мелодию. Мужчины оживлённо разговаривали, кто о чём: о работе, скачках, политике, женщине, вине, кино, религии. Вошёл грязный, растрёпанный человек и стал предлагать маринованные огурцы и пирожки с карри. В одном конце стойки завязался спор, там уже не кричали, а ревели, толстому бармену пришлось наводить порядок.
Кто-то тронул Гарри за плечо. Обернувшись, он увидел Муса.
– Значит в девять. Не забудь.
– Ладно. Ладно. Пока.
Гарри не стал смотреть вслед Муссу и Фрогу. Он допил своё вино, выбрался из толчеи, толкнул двустворчатую дверь и оказался на улице. Небо потемнело, зажглись фонари. На противоположной стороне улицы, наискосок от того места, где он стоял, играла музыка. Здесь, за стенами бара, она была слышна лучше. Играли в старом двухэтажном доме, ничем не примечательном, таком же сером и закопчённом, как остальные строения на улице.
Он постоял ещё немного, потом побрёл по тротуару, не сводя глаз с дома. Музыка манила его, как манит бездомного кота запах мяса.
В дверных проёмах виднелись какие-то унылые, серые фигуры, напоминавшие поцарапанные изображения святых в заброшенных, полуразрушенных храмах. Женщины лениво судачили, а рядом в полутьме играли в войну тощие дети. Прячась за мусорные ящики, они стреляли из деревянных ружей.
Гарри перешёл на другую сторону и, будто завороженный, остановился в нерешительности напротив дома, из которого доносилась музыка. Она лилась из полуоткрытого окна в первом этаже и напоминала прохладный пузыристый родничок в пустыне. Гарри вдруг решился. Он поднялся по разбитым ступеням парадного крыльца и вошёл в дом. В коридоре было почти темно. Пахло несвежей едой и карболкой. С верхней лестничной площадки музыка текла вниз по старой лестнице, отдаваясь эхом в мрачных углах и высоком грязном потолке. Гарри стал медленно подниматься навстречу крешендо равелевского "Болеро".
Дойдя до двери, он остановился в волнении и страхе. "Болеро" завершилось бурным аккордом, но музыка не прекращалась, она лилась, неутомимая и нежная, как полоска лунного света, трепетно касающаяся тихой водной глади, прибрежных деревьев и травы, как вдохи любви. Гарри решительно взялся за дверную ручку.
Музыка постепенно угасала. Так угасает водопад, теряющийся где-нибудь в горном ущелье. У рояля сидела девушка и с удивлением смотрела на Гарри.
– Если я напугал вас – извините, – сказал он, не закрывая двери. – Я слушал, как вы играете, когда был на той стороне улицы. Очень хорошо играете. Правда.
– Благодарю. Вам нравится?
– Я ничего в этом не понимаю, но звучит красиво.
– Входите и садитесь, если желаете. Соседи частенько приходят послушать.
– Благодарю, мисс. – Гарри неуклюже вошёл, как входят в богатые дома бродяги, приглашённые на чашку чая, и вдруг почувствовал, что от него разит вином. Он осторожно сел, словно опасаясь, что стул рухнет под ним, и осмотрелся. Комната была аккуратно прибрана. Нигде не пылинки, мебель блестела. На столиках лежали разные безделушки, на стенах, оклеенных обоями, висели вставленные в рамку дипломы музыкального училища, портрет королевы Виктории, фотографии новобрачных, картинка с надписью "Возлюби Господа". Вторая дверь вела в соседнюю комнату. Всё говорило о том, что здесь стараются выстоять перед наступающими со всех сторон грязью и запустением. Так чистится сиамская кошка, попав в канализационную трубу.
– Вы сами научились играть? – тихо спросил Гарри. Он почему-то боялся разговаривать громко.
– Нет, что вы. Я в монастыре училась.
– Что вас прельстило в музыке? Это, конечно, красиво, но всё же, что вас прельстило? Деньги?
– Деньги – это не всё. Приходят люди и слушают, – Она улыбнулась ему и провела
Пальцами по клавишам. Её прекрасное смуглое с тонкими чертами лицо чем-то напоминало дорогую скрипку.
– Что вам сыграть?
Гарри прочистил горло и ответил:
– То, что вы играли когда я входил. Хорошо звучит.
– Это была "Лунная соната". – И опять хлынула музыка. Она ласкала Гарри, как тёплые струи дождя. Сначала он сидел выпрямившись, потом как-то весь обмяк, нервы расслабились, и он откинулся на спинку стула.
– Впервые слышу такую музыку, – сказал он, когда она кончила играть. – Ведь в "Сити-Холл" ходят только большие шишки. – Гарри вытер рот тыльной стороной ладони. – Мне вот ещё что понравилось. – Он стал насвистывать. Она слушала. После нескольких попыток ему удалось достичь отдалённого сходства с мелодией, но на большее он был не способен. Он застенчиво улыбнулся и покачал головой. Но она поняла, чего он хочет. Пальцы её снова задвигались, они касались клавиш с лёгкостью упавшего с головы волоса.
– "Ноктюрн" Шопена.
– Это так называется? Да, как раз то, что я имел в виду. – Он зажмурился и беззвучно насвистывал. Она снова сыграла нокрюрн, а он всё слушал и кивал головой.
Музыка кончилась. Гарри машинально взглянул на старинные часы на буфете и спохватился, его должно быть, уже ждут Мусс и Фрог. Он быстро встал и сказал:
– Не буду вам мешать. Да и мне самому пора.
– Вам понравилось?
– Очень. Хотелось бы ещё как-нибудь у вас побывать.
– Милости прошу. Приходите в любое время вечером.
– Спасибо, мисс. Желаю удачи.
– До свидания. Спасибо, что пришли послушать.
Он вышел на тёмную улицу и зашагал. Женщин у подъездов уже не было. Желтели он света ламп окна. Где-то хныкали дети, к стенам домов жались какие-то тёмные фигуры, в подъездах целовались парочки. Пасмурное небо над домами зловеще светилось от неоновых реклам.
Мус и Фрог уже ждали его в условленном месте. Стоя у освещенной витрины, они нервно курили и бранились.
– Где ты пропал, чёрт тебя дери? – спросил Мус. – Мы тут ждём, ждём…
– Ну, ладно. Пришёл ведь, – сказал Гарри. – Пошли.
Все трое зашагали по улице. Гарри всё ещё думал о музыкантше, он так и не узнал её имени. Он тихонько насвистывал нок… Как бишь это называется? Смешное название. "А ведь это здорово, – растрогано подумал он, – когда есть девушка, которая так играет на рояле".
Алекс Ла Гума
1957 г.
Подготовил Funkaesthetic
К остальным статьям |
